После того, что мы пережили с мамой, мне стало жаль всех матерей на свете: личный опыт

Многие девочки-подростки сталкиваются с трудностями переходного возраста. Несладко приходится и их родителям.

О самых распространенных проблемах этого периода в своей книге «Воскрешение Офелии. Секреты девочек-подростков» рассказывает известный психолог и психотерапевт Мэри Пайфер. Среди затронутых вопросов – отношения с мамой. Автор подчеркивает, что поддержка нужна не только девочкам-подросткам, но и их матерям.

«Летидор» познакомился с книгой, изданной на более чем 40 языках, и с разрешения издательства «Питер» публикует выдержки, посвященные этой важной теме.

Матери

Моя мама была врачом общей практики в маленьких городках Канзаса и Небраски. В те времена многие умирали дома, а доктор в основном сидел у постели больного и был рядом с его родными.

Однажды она рассказала мне вот что: «Перед смертью многие люди бредят. Они покидают этот мир и переносятся в какой-то другой. Мужчине кажется, что он снова стал фермером и едет на лошади в метель. Он понукает коня: “Но! Пошел, пошел! Скоро дома будем!” Потом ему мерещится свет в окне его дома, а там его дожидается жена, и он облегченно смеется. “Эй, я приехал!” — кричит он. Он ощупывает простыни, машет руками, словно машет кнутом. “Но! Но! Мы почти дома”».

«А женщины что говорят?» — поинтересовалась я.

Когда мне было десять лет, мама приходила домой только поздно вечером. На ней был строгий темный костюм, губы накрашены, черные туфли на высоких каблуках. У нее была короткая стрижка, кудрявые волосы, а глаза всегда такие усталые. Когда она входила в дом с докторской сумкой, в плаще, я мчалась к ней и не отходила от нее, пока не наступало время ложиться спать. Я смотрела, как она ест разогретое рагу, как просматривает почту, как переодевается в халат и надевает тапочки. Я растирала ее усталые ноги и спрашивала, как прошел день.

Я ездила вместе с ней по вызовам на дом и к ней на работу в больницу за шестнадцать миль от нашего дома. Она рассказывала мне истории из своего детства на ранчо. Она убивала гремучих змей, искала окаменелости в пойме реки, пряталась в стогу во время грозы и участвовала в соревнованиях по баскетболу. Собирала кизяки (высушенный навоз, используемый в качестве топлива – Прим. ред.) во время Великой депрессии. А я все просила ее: «Еще, еще! Расскажи, как ты ела дыни прямо с грядки; как приходили цыгане; как умерли близнецы, потому что напились воды в курятнике; как разбился пилот-каскадер на местной ярмарке».

У нее был большой живот, жиденькие волосы, и она была не такая привлекательная, как мамы моих друзей. Я хотела, чтобы она сидела дома, пекла рыбные пироги и учила меня шить. Я хотела, чтобы ей никто не звонил по телефону.

В 1965 году она отвезла меня в Сан-Франциско за подарком по поводу окончания школы. Мы зашли в кофейню на северном побережье, где читали стихи поэты-битники.

Когда я повзрослела, то вместе с семьей приезжала к ней на ужин по праздникам. Она готовила мою любимую еду — овощной суп и пирог с орехом пекан. Заваливала моих детей сладостями и подарками. В полночь, когда я пыталась пойти лечь спать, она предлагала зажарить мне бифштекс или приглашала пойти погулять — что угодно, лишь бы побыть со мной еще хоть часок. Когда наставало время отъезда, она провожала меня к машине и держалась за ручку дверцы автомобиля. «Когда ты снова приедешь?» — спрашивала она.

Последний месяц ее жизни я сидела у ее постели в больнице.

Я расчесывала ей волосы и чистила ей зубы, кормила ее виноградом. Однажды ночью ее сознание затуманилось от всех препаратов, которые она принимала, и ей в бреду показалось, что она готовит спагетти на двенадцать человек. «Дай-ка мне вон те помидоры. Быстро поруби лук. Они скоро все придут». А в другую ночь ей привиделось, что она принимает роды. «Тужься, тужься давай, — командовала она. — Спеленайте младенца».

Когда я ложилась ей под бочок, ей удавалось уснуть.

У меня были чрезвычайно сложные взаимоотношения с мамой, как все отношения «дочки-матери». Там были любовь, стремление быть вместе, потребность в близких душевных отношениях и желание сохранить дистанцию, стремление отделиться от нее и слиться с ней воедино.

Проведя с ней двадцать четыре часа под одной крышей, я лезла на стену, но счастливее всего я была в те минуты, когда приносила счастье ей.

На следующий день после ее похорон я села писать книгу «Воскрешение Офелии».

В 1990-е годы, в эпоху, когда матерей втаптывали в грязь, мне захотелось написать такую книгу, которая помогла бы дочерям и их мамам сблизиться. Я хотела, чтобы моя книга зазвучала в защиту всех матерей.

В западной истории было много ожиданий в отношении матерей, которые были далеки от реальности. Они должны были нести ответственность за детей и заботиться о добром имени и благополучии близких. Матерей либо идеализировали, как Деву Марию, либо растаптывали, как в некоторых сказках или современных американских романах. Все мы воспринимаем своих матерей в духе, который Фрейд назвал первичным мыслительным процессом, стилем мышления, свойственным маленьким детям.

В западной цивилизации существуют двойные стандарты в отношении обязанностей родителей. Взаимоотношения с отцами изображаются как полезные и связанные с развитием, а взаимоотношения с матерями — как деградация и зависимость. Отцов хвалят за то, что они занимаются детьми. А матерей критикуют, если они общаются с детьми не так и не столько времени. Матерей, которые находятся далеко от детей, презирают, а тех матерей, которые постоянно рядом, критикуют за то, что они трясутся над детьми, как наседки, и слишком их опекают.

От матерей ожидают, что они будут защищать дочерей именно от той культуры, в которую девушкам и предстоит вписаться. Матери должны поощрять стремление девушек повзрослеть, но при этом оберегать их от возможного вредного влияния. Нужно быть на стороне дочерей, но при этом тонко почувствовать момент, когда необходимо отдалиться от них и эмоционально, и физически.

Я любила ходить вместе с ней плавать, а потом гулять и обедать в кафе. Между нами мы называли эти выходы в свет «мама с дочкой пообщаются вволю». И вот однажды моя дочь стала называть это «мамина и дочкина неволя». Мы до слез хохотали над этим определением. Так мы до сих пор и зовем эти совместные выходы в свет — «мамина и дочкина неволя».

Когда девушки-подростки взрослеют, им необходимо отвергнуть самого близкого для них человека. Дочерей воспитывают в страхе, что они не дай бог станут похожими на своих мам. Нет большего оскорбления для большинства женщин, чем услышать в свой адрес:

Но ведь возненавидеть мать — значит возненавидеть саму себя.

Например, в 1990-е годы в мой кабинет психотерапевта приходили толпы матерей и дочек, которые изо всех сил пытались наладить свои взаимоотношения. Отчасти причиной этих проблем было непонимание матерями того мира, в котором жили их дочери. У них были разные ожидания. Например, когда эти мамы сами учились в старших классах, парни дразнили их из-за фигуры и сексуальности. И когда они слышали жалобы своих дочерей на то, что их дразнят в школе, считали, что с девочками происходило примерно то же, что и с ними в этом возрасте, но это не так. Эти «поддразнивания» стали более недвусмысленными, жестокими и продолжались без конца. Это были даже не поддразнивания, а самые откровенные сексуальные домогательства, поэтому многие девушки просто не хотели больше идти в школу.

Некоторые дочери ругались на них, обзывали их стервами или кричали: «Заткнись!» Матерей это шокировало, потому что они на своих мам голоса не повышали. Например, девушки 1990-х вели более активную половую жизнь по сравнению со своими мамами в этом же возрасте. Мамам приходилось разрешать множество проблем в браке, а легкомысленное отношение дочерей к сексу крайне их поражало. Матери тоже что-то скрывали от собственных мам, но им даже в голову не приходило, насколько секреты их дочерей отличались от их прежних секретов.

Фото: Pexels-photo, Depositphotos