Мама, рассказавшая нам, как пережить смерть ребенка, прислала в редакцию «Летидора» еще одно письмо. Но оно уже не о смерти, а о жизни. И о счастье. В день, когда я впервые осталась одна после выписки из роддома, мне предстояло найти ответ на самый важный вопрос: «Хочу ли я дальше жить?». Сейчас уже невозможно вспомнить, в какой момент он зародился, но я почему-то была уверена, что начать нужно именно с него, а не с более простого: «Что теперь делать с детской?» или «Как сказать окружающим?». Вопрос жизни и смерти неожиданно решился очень легко. Во-первых, я переживала потерю сына и отчетливо понимала, что поступить так со своими родителями не могу. Да и не только с родителями – никто из моих любимых не заслужил подобной боли. А во-вторых, каким-то чудом я вспомнила, что вообще-то очень люблю жить. Есть оливки на пляже, мчаться на велосипеде, планировать путешествия и выходные. Читать. Придумывать и готовить подарки. А еще их дарить. Одна за другой в голове всплывали вещи, которыми я страстно люблю заниматься. Но самое главное, что я тогда поняла, так это то, что я хочу попробовать еще раз. Что если до этого мне казалось, что я не совсем готова к материнству и этой огромной ответственности, то теперь я была уверена на все сто, что я смогу. Никогда раньше мне не хотелось ребенка настолько сильно, как в тот момент. На деле же оказалось, что выбрать жизнь и начать жить – совсем не одно и то же. Со всех сторон сыпались сообщения с вопросами о самочувствии и приглашения в гости, походы, на вечеринки с посылом «пока тебе еще можно». Было понятно, что можно мне будет еще очень долго и намного больше, чем мне предлагают, но как об этом рассказать? Слова не только предательски отказывались слетать с языка, они застревали и на кончиках пальцев. Я рыдала от каждого «Как ты?», появляющегося в мессенджере. Но пути назад не было, так что я плакала, но отвечала. Если были силы. А если не было, то откладывала на потом. Раньше я никогда не задумывалась о том, как люди справляются с трагедиями. В кино и книгах им обычно помогает любовь. И это, безусловно, так. Но есть еще кое-что. Наша психика в экстренных ситуациях запускает режим самосохранения. Если представить, что эмоции – это звук, раздающийся из динамиков, то в самые сложные моменты жизни мозг поворачивает на минимум регулятор громкости.Когда я заметила, что практически ничего не чувствую, мне стало страшно. Если вы слышали от других: «Я будто бы смотрю на себя со стороны» – это оно. Например, к нам пришли гости, мы вкусно поужинали, выпили вина, похохотали. Когда они ушли, в голове пронеслась мысль: «Хорошо посидели». Но она принадлежала не мне. А вот тому взгляду со стороны. Обычно мне нравится, когда так. Когда хвалят мою еду, шутят и долго-долго болтают в дверях, потому что уже надо идти, а не хочется. Так что, сопоставив все факты, было понятно, что «хорошо посидели». Но я при этом не почувствовала ровным счетом ничего. И так было абсолютно со всем. Только боль пробивалась сквозь эту защиту. Но это и не удивительно, ведь она была сильнее самого большого счастья, что когда-либо было у меня. Еще одним решением, что было принято тогда, было позволять себе все. Кино весь день в постели? Конечно. И вафли там же? Почему бы и нет. Рисовать? Непременно! Надо купить альбом. Я просто запретила себе рефлексировать на тему бессмысленности своих дней. Я восстанавливалась. Я снова пыталась услышать себя. И тут нужно сказать огромное спасибо моему мужу. Он поддержал меня во всем. В каждом безумии или глупости. Когда я два дня без перерыва пекла блины (очень хотелось!), надо мной даже ни разу не подшутили. Оказалось, что рутинные процессы меня затягивают и освобождают от тяжелых мыслей. Поэтому еще через два дня, почти ночью, потому что снова очень захотелось, мы купили килограмм пять фарша – и я лепила пельмени. Неделю, наверное. Мы ездили по вечерам к морю, на выходные в горы, заказывали на ужин любую еду, что я хотела (не давиться же пельменями каждый день), смотрели кино, разговаривали ночами напролет и покупали мебель. Ничего из этого не вызывало эмоций, но я точно знала, что это вопрос времени. И вот спустя два месяца ко мне пришло ощущение счастья. Мимолетно. Буквально на секунду я почувствовала себя абсолютно счастливой. Практически на ровном месте. Это было что-то невероятное. Я даже немного заплакала от неожиданности. Тогда я не сообразила, что это психика немного ослабляет свою защиту, чтобы посмотреть, справляюсь ли я сама. Так что за той чудесной секундой ко мне пришла истерика. Не сразу. Через пару дней меня накрыло отчаянием с новой силой. И тогда защитный механизм снова включился. Теперь я точно знаю, что как только внутри что-то начинает трепетать, надо быть к себе внимательнее в сто раз. Способность чувствовать сейчас для меня – огромная радость и еще большая опасность. Признаться честно, жажда жизни ко мне еще не вернулась. Но тут я рассчитываю, что будет как с аппетитом, приходящим во время еды. Поэтому я продолжаю делать то, что люблю. То, что умею. Потихоньку возвращаюсь к работе, пошла на интересные курсы, выбираю акварель и украшаю дом. Нет, я не забыла. И теперь уже точно знаю, что никогда не забуду. Но уже случаются дни, когда я вспоминаю сына не с горечью утраты, а с нежностью. И с благодарностью, что он у нас был. Хоть и недолго. Своим уходом он показал, что жизнь быстротечна и никогда не знаешь, что впереди. Я очень хочу усвоить этот урок. Хочу жить и любить прямо сейчас. Делать что-то важное. Помогать другим. Хочу быть счастливой. Вот это осознание, что я не только должна, но и действительно хочу жить дальше, стало первым шагом к восстановлению. И в самые сложные моменты я держусь именно за него. За те аргументы, что привела себе в первый день, когда осталась одна дома. И за любовь, конечно. Фото: Depositphotos
