Что такое кризис двух лет? Это время, когда опасность детского плача и сопротивления поджидает ежесекундно. Опыт преодоления детского кризиса на личном опыте. Из письма подруге: «Сегодня забирали посылку на почте. По пути обратно Марик сел на асфальт и отказался идти дальше, потому что никто не брал его на руки. Я могла его взять, но лишь в одном случае: если бы он сам держал здоровенную коробку и еще пакет с хлебом, творогом и молоком. Как говорил Чебурашка: «Давай, я возьму чемодан, а ты меня». Я даже предложила Марику такой вариант, но он резонно отказался: коробка уж очень большая. Поэтому мы минут пятнадцать сидели на асфальте и сетовали на несовершенство мира. Хорошо, что лето. А, кстати, перед самим выходом мне пришлось переодеваться, потому что Марик разрыдался, заметив, что я в новой юбке. Это очень красивая юбка, просто он никогда ее на мне не видел и вот от смятения чувств расплакался. Логики в этом, конечно, мало. Но мы живем в эпицентре кризиса двух лет, и логика не имеет никакого значения, а вот любое действие может сыграть против нас…» Когда я оглядываюсь и вспоминаю то время, оно кажется мне смешным. Это очень полезное и, пожалуй, лучшее свойство памяти – забывать о трудном и плохом. Но тогда, в эру «ужасного двухлетки», мне казалось, что Земля сошла со своей оси и мой ребенок, еще вчера такой беспроблемный, понятный, улыбчивый, вдруг стал хмурым, неприветливым мальчиком, который всегда на всех в обиде и готов в любой момент расплакаться и закричать. Я всерьез думала, что теперь это наша вечная фаза луны.Что такое кризис двух лет?Это время, когда опасность детского плача и сопротивления поджидает ежесекундно. Например, Марик попросил нарисовать солнышко, и я взяла желтый фломастер. А нужно было зеленый. В каше обнаружился изюм, а сын, оказывается, любит только вишни (он только что так решил). Или мы обуваем серые сандалики вместо оранжевых, которые он имел в виду (в своем уме). Или я поворачиваюсь на бок, когда укладываю его спать, а ему нужно, чтобы я лежала на спине. Кто не проходил через подобное, наверняка, отрежет: «Обыкновенный избалованный ребенок. Потакайте дальше, и получите на выходе эгоиста, чье мнение в семье ставится во главу угла». Но к счастью, большинство моих знакомых – бывалые родители, поэтому к рассказам о запрещенной юбке и сидении на асфальте относятся с пониманием. У них самих дети раскидывались на снегу звездой, отказываясь сделать шаг по направлению к дому. У них так же сдавали нервы, когда ребенок начинал визжать за обедом, потому что огурец ему порезали длинными ломтиками, а нужно было кружочками! Они сами с ужасом думали о предстоящей прогулке, ведь нужно поймать, зафиксировать, одеть, одеться самому и увидеть, что джинсовый комбинезон уже болтается на дверной ручке, а носитель комбинезона, пять минут назад нывший, как ему хочется лепить куличики в песочнице, вооружился веником и подметает пол, шкаф и заодно ванну и подозрительно косится в сторону мамы, чтобы не ушла без него (хотя сам он, собственно, уже никуда не собирается). В такие моменты хочется скрутить маленького человека в бараний рог, найти кнопку «выкл» на малыше капризном и достать до кнопки «вкл» на хорошем, добром малыше. Легко любить послушного безропотного ребенка. «Посадишь его, а он играет себе с игрушками, два часа может не сходить с места» – наверное, каждый родитель слышал этот древнемладенческий миф. Как, действительно, легко любоваться занимающим самого себя человеком. Искусство же начинается там, где проявляют себя первые сознательные капризы, проверка границ, отчаянные слезы, когда ребенок сам не понимает, почему ему плачется. Когда ты, его родитель, ищешь в себе силы не срываться, не падать духом, и на собственной шкуре осознаешь, как это все непросто. Потому что эмоции. Усталость. И потому что ты не идеальный. А ему два года, он все на свете «сам» и очень многое «не будем». Голова иногда идет кругом от вечных «нет», «сам» и «не будем». И диалог: Марк, ешь яблоко. - Не будем яблоко. - Хорошо, не ешь яблоко. Дай его мне. - Хочу яблоко. Дать яблоко Марику. Такое поведение - это классика двухлеток, под которой мы ставим свою согласную подпись и заверяем ее долгим вздохом. Я не знаю, что бы мы делали тогда без чувства юмора. Мы над ним, обиженным на весь свет, то и дело подтрунивали. Усталые, недосыпающие и готовые все время держать удар, мы все равно шутили, что у нас в семье кризис императора. И еще мы говорили, что двадцать четыре часа в сутки гуляем по минному полю. Шаг влево – слезы, шаг вправо – возмущенный крик. Не знаю, что бы мы делали без «третьего глаза». Но, кажется, именно третий глаз мы с папой Марика отрастили в тот непростой период, стараясь предугадать, какая ситуация может повлечь за собой всплеск эмоций. Знали, что голодный ребенок – опасный ребенок, поэтому даже в короткие поездки брали с собой контейнер с фруктами: на еду еще и внимание легко переключить, если вдруг что-то пойдет не так. Пользовались хитростями: за столом не просто ставили тарелку с приготовленным завтраком, а заранее выясняли: «Будешь кашу или творожок?» Перед прогулкой: «Наденем синие шорты или красные?» Это кажется банальной и озвученной во всех источниках тактикой, но как бы там ни было, эта тактика работает. Мы запоминали, что любит наш сын и в какой последовательности. «Ужасные двухлетки» внезапно становятся ультра-консерваторами и контрол-фриками, и родителям нужно приложить усилия, чтобы не колебать их устойчивый мир. Перед сном читать две книжки, не одну, не три, а ровно две. Сначала собирать пазл про Лунтика, потом про Простоквашино, а уже в конце - про Карлсона. И ни в какой другой последовательности. Это не вопрос вседозволенности и потакания, это действительно важные в данный период вещи. Ключевые слова - «в данный период». Мы, конечно, выходили из себя и удалялись из комнаты, где ребенок в необъяснимом порыве рвал пластилин на кусочки и разбрасывал их по комнате. Брали сына в охапку и уносили его на пике каприза с улицы. Но взаимностью мы ему не отвечали, не поддерживали стиль, который предлагал он, проверяя нас на прочность. Просто мы подумали, что, поскольку примерно на тридцать лет старше и опытнее своего ребенка, на такую удочку просто так не попадемся. И это действовало: когда на любую свою истерику ребенок получал не ответную родительскую истерику, а спокойную реакцию и сдержанный тон, его это охлаждало. Интерес кричать два часа подряд, когда тебя никто не слушает, быстро пропадает. Мы уступали, решив, что многие вещи нужно просто позволить. Захотел мальчик надеть теплые ботинки в 35-градусную жару? Ну, так пусть надевает! Захотел лечь на землю, пускай полежит. Что хорошего, если родитель все время на взводе и старается не сдать позиции главного в семье? Ребенок и так понимает, кто в доме хозяин. А вот последствия своего выбора даже маленький человек может оценить сам: в теплых ботинках жарко и неудобно, а лежать на земле, в то время как освободились любимые качели, просто глупо. Приходилось призывать на помощь выдумку. Чтобы дать жаропонижающее без концерта, мы накрывали его шапкой сгущенного молока. А чтобы остановить вот-вот зарождающееся недовольство температурой воды в ванне, цветом носков и вкусом зубной пасты, отвлекали, щекотали, заводили внезапный разговор на совершенно другую тему. В этом плане замечательно свойство детей легко увлекаться и переключаться, забывая о том, что их интересовало пять минут назад. Наш кризис двух лет запомнился мне навсегда, и то, сколько он длился – ровно девять месяцев – тоже очень хорошо запомнилось. Мне кажется, это была лучшая школа закаливания. Но я пишу эти слова, когда Марику уже четыре года. Даже четыре с половиной. И я пишу для тех, кто сейчас еще там, на минном поле, чтобы поддержать и обнадежить: «Все проходит». Просто поверьте (но сделайте глубокий вдох, терпение – ваш главный козырь сейчас). Все проходит на удивление за одну ночь. Так мой жизнерадостный ребенок вернулся ко мне однажды утром. «Спасибо за блинчики, – сказал он, слезая со стула, и добавил, – ты очень хорошая». В иной день что-то снова нахмуривалось в его личной небесной канцелярии, и он говорил: «Я никого не люблю», а потом слышал, что у меня болит горло, накрывал своим одеялом и важным голосом доктора Пилюлькина сообщал: «Я тебе подую сейчас на горло, и все пройдет». И он дул мне на горло. Я не знаю, как работает этот механизм. Как дети перерастают свои кризисы. Но они их перерастают – факт. Может, это мы помогаем своим принятием, любовью и пониманием, что поведение двухлетки – это не желание свести родителей с ума, а первая демонстрация самостоятельности и независимости. Может, они сами волевым решением прекращают вести с нами войну и подписывают перемирие. А может быть, просто в один день заканчивается это пресловутое минное поле, и наши дети выходят на ровную дорогу.
