Фото: Wikipedia

В один из выходных февраля мы с дочкой гуляли по некрополю Донского монастыря. С утра был снегопад, ангелы и другие статуи на надгробиях стояли все в белых шапках, и весь этот тихий мир старинных склепов выглядел словно уменьшенная Прага.

• Как красиво! Пап, а кто живет в этих маленьких домиках?

• Там живут гномы, - не задумываясь ответил я.

А потом задумался. Почему гномы, это понятно. Месяцем ранее мы поселили гномов в вентиляционных башенках в парке около метро. В этом парке мы были  на "Празднике фонариков", искали спрятанных гномов. И когда шли мимо башенок вентиляции, возникла очевидная идея, что именно оттуда гномы и выходят.

Заснеженное кладбище тоже очень напоминало поселение какого-то маленького народца. И мне не хотелось объяснять трехлетней дочке, что там вовсе никто не живет, а точнее говоря, там как будто бы живут покойники. То есть не живут на самом деле, они ведь покойники, но их почему-то принято туда селить... Нет, сейчас рановато, незачем портить прогулку. Но когда-нибудь рассказать про смерть придется и ей.

#

На меня самого осознание смертности свалилось в подготовительной группе детского сада. Я хорошо запомнил тот день. Мне тогда рассказали одну из типичных детских страшилок, про какое-то Черное Покрывало, которое всех забирало по очереди. Я слышал такие страшилки и раньше, но в тот день до меня вдруг дошло, что история в каком-то смысле реалистичная. Сейчас я понимаю, что это было связано со смертью бабушки. Сами похороны вроде прошли стороной, меня как-то "поберегли" от деталей. Но то, что ее больше нет, в сочетании с детской страшилкой, и привело к логичному обобщению: мы все умрем. И я, и родители.

Я даже играть перестал от этой мысли. Я сидел во дворе детского сада на пожарном желобе, с которого мы любили кататься, смотрел на детей своей группы, игравших в "вышибалу", и думал - они тоже все умрут. И воспиталки тоже. Но про самого себя было страшнее всего. Меня не будет вообще!

Я думал об этом ужасе весь тихий час. Кажется, именно для этого "тихие часы" и предназначены: я на них почти никогда не спал, а поскольку требовалось лежать и не разговаривать, оставалось только размышлять (взрослым людям, по-моему, очень не хватает именно такого "тихого часа" в середине дня).

И вот наконец за полдником, когда я макал печенье в теплое молоко, меня осенило - жить мне еще долго, лет сто или двести, и за это время доктора и ученые придумают, как сделать, чтобы я не умер. Эта мысль успокоила меня надолго. Правда, различные экстремальные ситуации все равно вызывали тот самый страх, который появился тогда в садике. Можно ведь умереть, не дождавшись помощи замечательных ученых. Все вокруг по-прежнему умирают.

Не помню, чтобы я спрашивал родителей об этом. Однако придуманная мною успокоительная вера в ученых вполне соответствовала их прогрессивному инженерному мышлению. Одно только было непонятно: родительская традиция ухаживания за могилами.

Позже я догадался, что традиции могут исполнятся и без особой религиозности. Кладбище вообще очень спокойное место, там много деревьев и мало людей. Посещение кладбища - эдакая медитация, способ отдохнуть от суетливого города. Свою лучшую картинку пастелью я нарисовал на кладбище.

Когда мне было уже лет двадцать, и мы с отцом в очередной раз были у могилы бабушки (он красил ограду), я спросил его:

• Скажи, а ты ведь мог бы... с таким же удовольствием... рыбу ловить или дачу строить?

К моему удивлению, он не обиделся. Усмехнулся и ответил:

• Да, пожалуй. Просто туда ехать дольше.

#

Наверное, теперь я даже благодарен родителям за то, что они не парили мне мозги "жизнью после смерти". Это не значит, что у них не было иллюзий. Было, и предостаточно. Но вот со смертью мне пришлось самому разбираться. И конечно, мои представления о ней с тех пор стали поинтересней, чем детская вера в умных врачей. Но сейчас разговор не обо мне.

Когда стали подрастать дети, я понял, что есть другая проблема. Даже если я не буду внушать им иллюзии, вполне возможно, это сделает кто-то другой.

У старшего это стало проявляться в четыре года. По дороге домой из детского сада мы с ним обычно играли в сочинение сказок с продолжением. Один начинает историю, потом другой продолжает, потом снова первый... Начинал обычно я, и потому первые персонажи были вполне реалистичными. Например, я мог сделать главным героем жука-палочника, которого мы видели на днях в Дарвиновском музее. Однако в четыре года Кит вдруг стал вводить в историю таких персонажей, как "невидимые скелеты". Причем он подчеркивал, что их никак нельзя поймать и победить. Почти Абсолютное Зло. Думаю, это была одна из вирусных страшилок, подхваченных в детском саду.

Примерно в том же возрасте он рассказал мне про "внутреннего волшебника", который иногда дает ему советы, как что делать. Аккуратными расспросами я выяснил, что эта история - от мамы. Они были вместе на каникулах у бабушки, ходили там в церковь.

• И чего ты там делал?
• Молился.
• А как?
• Ну, просил у Бога, чтобы у меня и у папы все было хорошо.
• А Бог ответил?
• Да, он сказал: так и будет.

Вначале я думал наехать на родственников, чтобы не забивали ребенку мозги. Но это, во-первых, усугубило бы семейные конфликты.

А во-вторых, даже если бы они меня послушались, проблема бы никуда не делась. Ребенок в этом возрасте все равно еще живет в "волшебной реальности". Хотим мы того или нет - его окружают все эти сказки и мультики, все эти Деды Морозы, гномы и те же Черные Покрывала из вездесущих страшилок. В некоторых случаях эти сказки даже помогают показать детям разные жизненные принципы; потому они и держатся в культуре. "Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок".

Но почему бы не объяснять ребенку религии именно таким способом, подумал я. Не пытаться их отвергать все скопом, но научить с ними работать. Рассказать, что религии - это человеческие истории. Они все разные, потому что люди - разные. Они во многом вымышленные, потому что люди при пересказе могут приукрашивать или сокращать. Тем не менее, в этих историях есть какая-то своя правда, какой-то опыт, который люди хотели передать другим.

Такой подход я и стал практиковать. Когда мы рассматривали мозаики в Храме Спаса на Крови в Питере, я спокойно рассказывал Киту про персонажей и истории, которые там изображены. Но именно как истории, как сказки. А на другой день мы читаем мифы Древней Греции, и это звучит так: "А другие люди верили, что богов много, и каждый бог отвечает за что-то свое". Кит начинает размышлять: один Бог - это конечно было бы удобнее для людей... но тут же начинает сомневаться: он же не мог бы везде успевать, если он один!

Сомневаться и размышлять. Пожалуй, этому я могу научить.

#

Конечно, при таком подходе у ребенка неизбежно возникнет вопрос, насколько лжива религиозная история. Или - какая из них правдивее? Но тут ответ простой: мы этого не знаем в общем случае. И это хорошо, потому что "общий случай" обычно и является причиной вредных иллюзий.

К счастью, детей не интересуют общие случаи. Их интересуют конкретные вопросы, на которые и нужно отвечать.

Увы, многие родители не понимают этого. Им кажется, что нужно рассказать ребенку какую-то общую спасительную абстракцию. Видимо, это происходит потому, что в детских вопросах родителям слышатся собственные неотвеченные вопросы и противоречия... возникшие как реакция на такие же общие абстракции, которыми наполнена родительская голова.

На эту тему есть известный анекдот, когда мальчик лет пяти приходит к родителям и спрашивает: "Откуда я взялся?" Родители краснеют, бледнеют, потом бегут в отдельную комнату и долго совещаются о том, как же поведать ребенку про ЭТО. Наконец отец выходит и начинает смущенно рассказывать про пчел и опыление цветов. Удивленный ребенок перебивает его - и напоминает, что не спрашивал про пчел. Просто во время прогулки во дворе соседский пацан сказал ему: "Я переехал сюда из Питера. А ты откуда?"

У нас с сыном была похожая дискуссия: откуда взялась рыжая кошка у нас во дворе. "Наверное, ее мама была рыжей", ответил я. "А мама откуда? - От ее мамы, которая тоже была рыжей". Полминуты размышлений, и четырехлетний ребенок доводит индукцию до предела: "А откуда взялась самая первая кошка?"

Начинаю объяснять теорию эволюции. Попутно добавляю, что некоторые люди в это не верят. Они считают, что первую кошку создал Бог.

• А Бог тогда откуда появился? - перебивает Кит.

Я признаю, что такое объяснение действительно упирается в парадоксы. И мы возвращаемся к теории эволюции.

#

В одной книжке суфийских притч мне понравилась идея о том, что для всякого вопроса есть свое время ответа. Там несколько раз повторялась такая история. Правитель спрашивает о чем-то у бродячего мудреца. Тот говорит: "Подожди, я тебе отвечу". Проходит три года. И что-то происходит: то ли война, то ли наоборот, большой урожай. Суфий возвращается к правителю и говорит: "Вот смотри, ответ на твой вопрос".

В 2008 году мы ездили в Суздаль, были там в музее икон. Кит спросил, кто все эти люди, что на иконах нарисованы, с такими круглыми штуками вокруг головы. Говорю - это святые, такие хорошие люди, которые делали добро. Уже вечером в гостинице Кит размышляет:

• Мне кажется, такие люди только в древние времена были. Я не видел у нас людей с такими штуками.

• Ну, может они где-то есть еще... - отвечаю я.

• Пап, а почему это не мы?

Я ответил что-то в духе "Может быть, и мы когда-нибудь станем". Это была легкая отмазка. Но ведь и вопрос, заданный четырехлетним сыном, был не особенно конкретным. В нем не было "как" и не было "зачем". Вопрос касался только нимбов. Нимбы не особенно впечатляют в эпоху электрического освещения.

Правильные вопросы появились через три года, когда Кит пошел в школу. Не прошло и месяца, как меня стали вызывать туда и ругать за то, что сын дерется и обзывается. А когда я стал его отчитывать - тут у него и возникли конкретные вопросы "зачем" и "как". К чему мы с ним тогда пришли, я уже описывал в статье про ругательства: я рассказал ему историю принца Сиддхарты Гаутамы, а оттуда мы перешли на идею кармы.

Да, это еще одна религиозная байка. Но мой юный взломщик религий уже достаточно подкован: он тут же стал выяснять, где именно собирается и хранится карма? Я рассказал про коллективную память общества, которая возвращает нам большинство наших плохих поступков. Это, конечно, сильное упрощение. Но вполне достаточно для первоклашки, который уже знает, как взламывать физические носители кармы, вроде дневников. Что ж, пусть попробует хакнуть соционейронную сеть.

#

А что насчет смерти? Как ни странно, его эта тема пока не пугает. Однажды, когда ему был шесть, зашедший к нам в гости доктор Владимир Волошин предложил ему решить математическую задачку:

• Сколько лет будет папе, когда тебе будет сто лет?

• А папы уже не будет, - моментально ответил Кит.

Мы с Вовкой расхохотались. Хотя к удивлению примешивалась какая-то обида. Надо же, как легко он меня похоронил! А ведь сам я именно в этом возрасте сидел на пожарном желобе в детском саду и мучительно переживал, что все умрут.

Но с другой стороны, почему мой сын должен мучиться и пугаться смерти? Только потому, что его папе когда-то в детстве рассказали дурацкую страшилку?

А с третьей стороны - это ведь только одна ситуация. Что он ответит в другой ситуации, что будет чувствовать в другом возрасте? Не знаю пока.

#

О том, что такое смерть, не учат ни в скучной средней школе, ни на веселых хипстерских мастер-классах. В нашей культуре до сих пор принято прятать эту тему от детей. Существует множество книг о том, как разбираться в детских капризах, как рассказывать им о сексе - но мне ни разу не попадалась отдельная вменяемая книга, которая учит рассказывать детям о смерти.

Невменяемые попадались - например, "Книга о смерти" шведской писательницы Перниллы Стальфельт. Идея-то хорошая, но придурковатое воплощение лишь укрепило меня в мысли, что скандинавских писателей пора уже ссылать в какую-нибдь далекую Полинезию, без права переписки. Потому что количество бредовых детских книжек из Земли Бледных Поганок уже зашкаливает.

Впрочем, даже признанные специалисты по детям обходятся с темой смерти как-то очень поверхностно. Вообще, психологи склонны ставить во главу угла успокоение, а не объяснение - в этом они не отличаются от священников.

Например, у известного доктора Бенджамина Спока в книге "Проблемы родителей" есть глава "Как говорить с ребенком о смерти". Спок считает, что вопрос о смерти - не повод для волнений, если только ребенок не является "особо тревожным"; но у таких психических расстройств свои причины, требующие вмешательства профессионалов. Другим важным фактором, по Споку, является отношение родителей к смерти - они могут передавать детям собственные тревоги и ужасы, которых у самих детей не было. Если же родители нормальные и дети не тревожные, то никаких особых проблем: "Ну, расстроятся слегка на короткое время и все. Дети каким-то образом сживаются с идеей смерти". А собственный рецепт ответов на вопросы о смерти у Спока такой:

"Я предпочитаю рисовать ребенку картинку, в которой вся семья старится, умирает и отправляется полным составом жить на Небеса. При этом такие детали, как разница в возрасте, сознательно игнорируются до тех пор, пока ребенок не станет более разумным и независимым. Если же нужно не религиозное объяснение, то я заостряю внимание на том, что смерть придет еще очень нескоро..."

Читать такие советы даже смешно, поскольку именно до таких "объяснений" дети и сами доходят в пять-шесть лет. А от взрослых они явно ждут чего-то другого.

У Ирвина Ялома в "Экзистенциальной психотерапии" (1980) есть более продвинутая глава "Представление о смерти у детей". Она начинается с исторических заблуждений психологов на эту тему. Например, Зигмунд Фрейд считал, что даже в восемь-девять лет ребенок не способен осознать, что такое смерть, его больше интересуют сексуальные вопросы. И хотя Фрейд никогда не работал с маленькими детьми, его выводы повлияли на все психологическое сообщество, и вопрос о значении темы смерти в развитии ребенка был надолго закрыт. Кроме того, вытеснение этой темы из многих психологических теорий объясняется и общей тенденцией человечества (в том числе многих ученых) отрицать смерть – и личностно, и в профессиональной сфере.

Сам же Ялом по своим наблюдениям, а также по другим исследованиям делает вывод, что тема смерти волнует детей гораздо больше, чем знают об этом взрослые. А преодоление страхов беспомощности и уничтожения он называет одной из основных задач развития ребенка. При этом дети задумываются о смерти гораздо раньше, чем принято думать. Кроме того, осознание смерти детьми и их способы борьбы с этим страхом различны в разном возрасте. Испугавшись в самом начале, в 3-5 лет, ребенок затем как бы успокаивается. Но это не значит, что он разобрался:

"В латентной фазе развития ребенок научается (или его научают) отрицать реальность; постепенно, по мере того, как у него формируются эффективные и изощренные способы отрицания, образ смерти уходит в бессознательное и явный страх смерти притупляется. Беззаботные дни препубертата, «золотой век» латентности – порождены тревогой смерти, а вовсе не ее уменьшением. В этот период ребенок приобретает много общего знания, но в то же время уходит от знания о фактах жизни. Сознавание смерти становится так же «латентно», как инфантильная сексуальность. С наступлением пубертата детские механизмы отрицания перестают быть эффективными. Интроспективные тенденции и возросшие ресурсы позволяют подростку вновь встретиться с неизбежностью смерти, терпеть тревогу и искать альтернативный путь сосуществования с фактами жизни".

#

В общем, Ялом - интересное чтиво. Хотя вопросов тут возникает гораздо больше, чем ответов. Так что закончу я свою статью парой цитат из другой книжки - Ошо, "О детях". Она попалась мне совсем недавно, на даче у знакомых. Я не люблю мистиков, но там просто нечего было почитать. К счастью, именно в этой книге Ошо мистики оказалось немного. Возможно, потому, что она состоит из конкретных родительских вопросов - и ответов на них. Среди прочего есть и такое:

"Вопрос: Моя дочь спрашивает о смерти. Ей интересно, что происходит после смерти.

Ответ: Очень хорошо. Все дети интересуются смертью; это естественное любопытство. Не отвечайте им, потому что ответы будут лживы.

Вместо этого скажите, что вы не знаете, что станет после смерти. Так нужно отвечать на вопрос, на который нет ответа. Не стесняйтесь этого незнания. Родители думают, что незнание повредит им, что упадет их авторитет, но происходит как раз обратное. Рано или поздно ребенок узнает, что вы никогда не знали ответа, хотя отвечали так, как будто знаете его. Когда он это поймет, ему станет ясно, что вы его обманывали, и ваш авторитет упадет.

Если вы чего-то не знаете, то скажите, что вы не знаете, что вы ищете ответ сами. Пусть ребенок знает о тайне. Вместо ответа объясните, что в мире много тайн, пусть он испытывает благоговение, удивление. Помогите ребенку развить любознательность, задавать вопросы. Если сердце ребенка начнет стремится к новому, будет уже достаточно; это всё, что родители могут сделать для ребенка. Тогда ребенок самостоятельно начнет искать ответы".

И последнее. Наша культура - очень словесная. Мы привыкли учить детей словами,  отвечать на вопросы словами. Но есть и другие способы обучения, практические. И возможно, вопросы о смерти вызывают у нас такие проблемы именно потому, что мы ограждаем себя и детей от практической учебы.

Нет, это не значит, что надо ехать на войну. Тот же Ошо, описывая свою модель образования, делит ее на пять направлений - и пятым называет именно искусство смерти:

"Здесь вы должны пройти курс боевого искусства: айкидо, джиу-джитсу, дзюдо - искусства самообороны без оружия, и не только самообороны, но и медитации".

Прочитав это, я подумал - может быть, это еще одна из причин, почему мой сын не мучается вопросами смерти так, как мучился я. Ведь он впервые пришел со мной на айкидо в четыре года. А сам я начал заниматься этим, увы, только в тридцать.

_ Читайте также:
Своя сказка: как перестать читать чужие
Искусство терять время
Напрасные слова
Сядьте на пол_