По наследству: как сохранить связь поколений

Чем старше человек становится, тем сильнее его чувство семьи. Пока горяч и молод, пробегаешь мимо прошлого. Скрипучее столетнее кресло-качалка воспринимается как вечный предмет интерьера, который нужно обходить, чтобы добраться до книжного шкафа. Вот сервиз тончайшего немецкого фарфора, в детстве из него никогда не разрешали пить чай, а так хотелось, что однажды случайно переставлял в буфете чашки, одна покачнулась от неловкого движения и треснула посередине.

А вот альбомы с пожелтевшими фотографиями, на которых никого невозможно узнать: разве эта маленькая, глазастая девочка в накрахмаленном чепчике – бабушка? Как это все странно. Пролетаешь мимо на высокой скорости, захлопываешь страницы минувших дней, складываешь на антресоли устаревшее, потому что молодым некогда думать об истории: им нужно расти в своем собственном веке.

А потом жизнь сосредоточивается на ком-то еще, кроме себя. На детях. И понимаешь, что находишься уже не в самом конце семейной цепочки. За тобой еще одно поколение. И почему-то осознание этого становится моментом, когда прошлое начинает иметь значение. Три часа проводишь в бабушкиной комнате, расспрашивая: а как познакомились, была ли большая свадьба, что, неужели писали школьные диктанты между строчками старых книг, а как же кормили младенцев, если давался всего месяц декретного отпуска? Старики могут забыть, что приготовили вчера на обед, но помнят события семидесятилетней давности. И это вдруг становится важно.

У моей бабушки не было орденов и медалей, а из драгоценностей остались несколько незатейливых брошек, бережно завернутых в тюль. Она не покупала антикварную мебель, не носила изящных часов и экстравагантных платьев, а была классическим примером деревенской бабушки, переехавшей с маленькими дочерьми в город, чтобы дети увидели лучшую жизнь и не протаптывали ежедневно дорогу в школу по семь километров. Мои воспоминания о ней – это лучшие в мире пироги, запах блинов, от которого просыпаешься воскресным утром, махание рукой из окна, когда отправляешься в школу, а главное – 23 года, что мы прожили в одном доме: простой быт, вереница событий, вечерние разговоры «за жизнь», да разное.

Мы все время собирались выбрать день, чтобы бабушка научила меня печь пироги по своему рецепту. Но не успели. Вечное откладывание на потом, на «еще успеется». Человек уходит, и ты остаешься с горстью воспоминаний, пачкой черно-белых фотографий в картонной коробке и несколькими вещами, которые сложно назвать громким словом «семейные реликвии», потому что это просто предметы, которые тебе дороги.

Тяжелая деревянная доска, которую выстрогал моей дед и на которой мы всей семьей лепили сотни пельменей. Бабушкина шаль, кое-где потертая, но согревающая лучше всего, когда потянешь спину. Разноцветные носки причудливой вязки, которые напоминают о движении быстрых спиц в ее тронутых артритом руках. Чугунная сковорода: никакой современный тефаль не делает блины такими красивыми и кружевными, как бабушкина сковорода. Несколько молитв, что бабушка давала в дорогу. И фотографии. Мое наследство.

Ценность этих вещей, конечно, не материальная. Предметы хранят память о людях, которые держали их в руках, подписывали дату и время, носили на цепочке, стирали с них пыль. Память о людях, из которых мы проросли.

Вошло в странную привычку стремление быть чуть более циничным, чем ты есть на самом деле. Говорить, мол, нужна будет детям наша рухлядь. Говорить: «не таскай с собою день вчерашний в рюкзаке». Эти слова, как напускное, перестают иметь право на существование, когда уходит близкий человек, казавшийся вечным – ворчливый дедушка, не жалевший крепкого словца для окружающих, и в превосходной степени заботливая бабушка, которая кутала тебя в зимнюю шапку в апрельские плюс десять и посильнее затягивала шарф на шее, чтобы ты не достался ни одному микробу. Входишь в опустевшую комнату в доме, где так любил бывать ребенком: вот он, сундук с лоскутами – сколько кукольных платьев из них родилось. Часы с кукушкой, помнишь, однажды не спал до рассвета, слушая, как громко они тикают. Фортепианные клавиши, по которым летали мамины пальцы. Плюшевый медведь, леченный-перелеченный, о котором ты забыл на двадцать лет, а твой двухлетний сын забрался в пыльную коробку на балконе и вытащил его на свет: «Миска!»

Люди остаются в наших воспоминаниях, это верно. Фотографии можно отсканировать, отреставрировать, сделать копию и тем самым спасти от утери или затопления соседями. Можно уменьшить энтропию вещей вокруг и обойтись минимализмом, я ведь тоже приверженец малого и самого нужного. Но все-таки мне бы хотелось, чтобы в минималистичных интерьерах присутствовал и тот самый сервиз с трещинкой на кофейной чашке, и чтобы мой сын знал, кто был первым владельцем этих чашек и какой номерок достался моей маме, отстоявшей очередь за сервизом, представлявшим в середине двадцатого века большую ценность. И чтобы вышитый бабушкой украинский рушник иногда украшал нашу кухню. Чтобы мой ребенок играл в дедушкины шахматы. И вешал на елку мои старые елочные игрушки. Потому что вещи с историей – это своего рода талисманы.

Наверное, из желания не растерять связь между поколениями, мы попросили родственников оставить послания для самого младшего человека в нашей семейной цепочке. Письма в конвертах мы складываем в большой пакет по мере их поступления. Кто знает, может быть, через пятнадцать лет, когда мы вручим этот пакет сыну, бумажные письма станут реликтами и будут восприниматься молодежью 2028 года так, как нами, их тридцатилетними родителями, воспринимаются сегодня грампластинки, хрустальные люстры и семь фарфоровых слоников на комоде: как отголоски прошлого.

В американских фильмах часто видно, что родители оставляют детские комнаты в первозданном виде, и приезжающие в гости дети могут вновь возвращаться к тому себе, который когда-то покинул этот дом. А если даже в комнате что-то перестраивается, ребенок может забраться на чердак и обнаружить свои старые вещи в подписанных коробках. Довольно редкая ситуация для наших широт, возможно, в силу квартирного вопроса и того, что дорог каждый квадратный метр свободного пространства. Как же мы обрадовались, когда узнали, что родители мужа сохранили его книги и детские игрушки. И нашему сыну достались конструкторы и солдатики «с историей». А стихотворение Сергея Михалкова «Моя улица», изданное тридцать пять лет назад, долгое время было у малыша самым читаемым.

Тогда мы поняли, что и сами можем вносить свой вклад в передачу вещей по наследству, но уже современными способами. Выбирать лучшие из тысяч неупорядоченных цифровых снимков и все-таки их распечатывать. Взять за правило снимать на видео не только праздничные события, но и повседневность, раз в неделю доставать камеру и запечатлевать простые моменты жизни семьи: купание в бассейне, игру с собакой, возвращение детей из школы. Показывать детям свои коллекции монет и марок и заражать их желанием продолжать эти коллекции. Самим начать вести семейную книгу рецептов, по которой когда-нибудь подросшая дочь научится печь «Наполеон», а потом впишет в книгу и свои любимые рецепты. Или придумывать что-то свое, неординарное. Недавно прочитала историю о том, как мама одного мальчика в течение многих лет перед стиркой собирала найденные в его карманах вещицы: камни, конфеты, ракушки. И в день свадьбы подарила ему большую прозрачную вазу, до краев наполненную свидетельствами насыщенной мальчишеской жизни. Могу себе представить, каков был эффект от такого привета из детства.

Можно скептически относиться к прошлым вещам. Старая мебель рассыхается, и у взрослых не всегда хватает времени и желания реставрировать ее. Хрупкие вещи имеют свойство разбиваться, а фамильное серебро – теряться при переездах. Чудом сохранившиеся книги конца 19 века с «ятями» вряд ли увлекут сегодняшних детей. Но суть в том, чтобы сохранить все это для детей подросших, потому что интерес к прошлому появляется, когда человек взрослеет и успевает пройти через что-то, что позволит ему испытывать непередаваемые чувства, держа в руках письмо с фронта. Или фотографию ребенка, которого никогда не знал мальчиком, а только дедом, а теперь вдруг отчетливо увидел, что они с этим мальчиком – одно лицо. Это похоже на историю с римскими питьевыми фонтанами, которым сотни лет: когда пьешь из них воду, чувствуешь, будто пьешь историю. Так происходит и с вещами по наследству, только эта история не мировая, а твоя собственная.

Через некоторое время после того, как не стало бабушки, я разбирала ее бумаги и нашла не виданную раньше записную книжку. Это был блокнот с рецептами, записанными хорошо знакомым, фигурным почерком. Первым шел рецепт теста для пирогов, который мы не успели освоить вместе. Эта маленькая книжка в голубой обложке, может быть, моя самая большая материальная ценность. Как послание из прошлого и подсказка, что ничего не исчезает, а связь между поколениями длится, пока мы бережем вещи, хранящие в себе воспоминания.