«Когда в соседней палате заплакал ребенок, я пережила ад»: пронзительная исповедь мамы, которая потеряла сына

Дома мы никогда не разговаривали о смерти. Поэтому, когда я узнала, что сердце моего сына остановилось, первое, о чем я подумала, было: «Когда лучше рассказать мужу? До его занятий на курсах или после, чтобы он мог спокойно отучиться сегодня?». Следующая мысль была еще чудовищнее. Я поняла, что это очень расстроит маму. Что Я расстрою маму. Так что я всерьез думала о том, чтобы просто пока не говорить. До предполагаемой даты родов оставалось еще полтора месяца, так что время подготовиться к этому разговору у меня было бы. Живем мы далеко от друга, когда созваниваемся по скайпу, живот мой остается за кадром – и прочее в этом же духе.

За все тридцать лет никто мне ни разу не рассказал, что столкнувшись со смертью, можно проявить слабость. Что можно расплакаться и попросить о помощи. И что вообще-то нормально лечь, например, на землю и истошно рыдать, потеряв ребенка. И совершенно не обязательно думать о чувствах других. Да и вообще можно не думать, а позвонить другу и сказать, что надо срочно в аэропорт и вообще случилось нечто ужасное и совершенно необходимо, чтобы он сейчас все бросил и приехал.

Но я не знала. Поэтому на задворках больницы, где мне сообщили эту страшную новость, на каком-то парапете принимались сложнейшие решения. Рожать в Москве или лететь домой? На какой рейс брать билет, чтобы успеть съездить за паспортом, который, по иронии судьбы, оказался в другом городе? И когда, в конце концов, лучше сказать мужу? И как? Ведь я вообще-то не хочу его ранить.

К счастью, победил вариант «прямо сейчас» – и я больше не была одна с этой бедой. Он же посоветовал зайти к родителям, раз я буквально в соседнем дворе. Так что маму я действительно расстроила. Причем так, что по дороге за паспортом мне даже не удалось порыдать, пока я не выяснила, все ли с ней в порядке. А это было непросто, она не брала трубку, и это заставляло нервничать еще сильнее. Ибо за 3 минуты, что мы провели вместе и которые у меня были в запасе до приезда такси, я не успела оценить ее состояние. Но медлить было нельзя, до самолета оставалось всего пять часов.

Тогда я думала, что день, когда мы узнали, что наш сын погиб, был самым страшным в моей жизни. Потом таким днем стал тот, когда я его родила. Невозможно описать словами тот ад, который мы пережили, когда услышали, как заплакал ребенок в соседней палате, родившийся через три минуты после нашего. Спустя месяц я могу сказать, что этот чертов «самый страшный в моей жизни день» продолжается. И в первую очередь потому, что я оказалась совершенно не готова к смерти. Нет, не в смысле, что меня никто не предупредил. А просто, в общем и целом. Ведь со мной никто и никогда не разговаривал об этом. Я и на похоронах-то побывала впервые в жизни в двадцать пять. До этого меня не брали. А иногда даже не говорили. Чтобы не расстраивать.

И вот беда постучалась в мой дом. И знаете что? Мне не хватает опыта переживания потери. Например, рассказов моего папы, как тяжело терять родителей. Как страшно их хоронить. Как порой хочется с ними поговорить или обнять. Чего-то такого, что вселяло бы уверенность, что со мной все в порядке. И что нормально не хотеть умываться или общаться с людьми. Что можно просто без причины и без остановки рыдать. Что боль бывает настолько сильной и парализующей. Мне совершенно необходима вот эта оголяющая и болезненная откровенность родных людей, чтобы сохранить рассудок. Причем желательно не сейчас, а раньше, просто в течение жизни. Ведь, согласитесь, это странно: рассказывать о нормах приличия в обществе, ценности образования, силе любви, важности доброты и честности, опасности дурного влияния и вреде курения – и ничего, ничего не говорить о боли потери. Как будто бы есть хоть какой-то шанс, что кто-то из нас не столкнется со смертью. Что ее как-то удастся избежать.

Нет, вы, пожалуйста, не думайте, что я в страшной депрессии и мыслях о суициде. Это не так. Жизнь продолжается, хоть и совсем иначе, чем мы планировали, но все же. В ней есть место друзьям, вину, вкусной еде, долгим разговорам, хорошим фильмам, морю и даже мечтам. А также в ней есть место для боли. Но теперь я знаю, что это нормально. Что ничего странного нет в том, что я скучаю по сыну. Как хочу взять его на руки, вдохнуть аромат его макушки. Что совершенно нормально быть растерянной и абсолютно пустой. Что можно уставать уже просто от того, что приготовил бутерброд с сыром и съел его. Что можно вообще ничего не хотеть и быть не в состоянии выбрать даже гель для душа. И еще очень много такого, о чем я бы очень хотела знать раньше. Знать всегда. Чтобы в самые страшные дни своей жизни позволить себе быть живой и слабой, а не хорошо воспитанной и заботливой, и не тратить последние силы на то, чтобы успокаивать близких. Не писать из роддома каждые несколько часов, как хорошо мы с мужем проводим время, смотрим кино, едим заказанную из ресторана еду и ждем схваток, а плакать, например. Это ведь в разы более адекватно в такой ситуации, правда?

Пожалуй, это один из важнейших уроков, что преподнесла мне жизнь. Теперь я точно знаю, что в какой-то момент мои будущие дети должны будут узнать, какой я была несчастной и уязвимой, что такое настоящая боль и как ее можно пережить. Узнать о том, что не стыдно быть слабым, а порой – совершенно необходимо. Что смерть – это часть жизни, и что мы неизбежно будем терять, даже когда не ожидаем. Особенно когда не ожидаем. И еще очень много такого, о чем никогда не рассказывали мне. От чего оберегали. И что сейчас медленно и беспощадно разрывает меня на части.

Об этом невероятно тяжело говорить. И совсем не хочется. Но еще меньше хочется об этом молчать или делать вид, будто всего этого не произошло с нами. Это нечестно по отношению к моему мальчику. Это нечестно по отношению к себе.