Привычки, которые нас выбирают

Недавно после долгого перерыва встречались со школьными подругами. Мы знакомы с шести лет, и не сосчитать пудов съеденной вместе соли, и не хватит вечера, чтобы пересказать все замечательные истории, которые с нами случались. Эту дружбу длиной в двадцать пять лет уже можно сравнивать с вином, что крепчает с годами.
Но сильнее всего во время недавней встречи меня поразила одна вещь: то, как легко и не сговариваясь, в один голос мы сказали друг другу: «Как стала ты похожа на свою маму!»
Дело не во внешнем сходстве. Мы обратили внимание, как сейчас, когда мы сами стали мамами, в нас начали проявляться родительские манеры и интонации.
Нам было по шестнадцать, и мы бунтовали на подростковых баррикадах: «У нас все будет по-другому! Мы всегда будем понимать своих детей, станем им лучшими друзьями. Мы современны, свободны, наша жизнь будет совершенно не похожей на жизнь родителей!»
И вот нам исполнилось тридцать. И выяснилось, что по наследству передается не только цвет глаз, форма носа и ямочка на правой щеке. При всей разнице в стиле жизни, обстоятельствах и другом веке на календаре, мы все равно невольно копируем особенности поведения, присущие нашим родителям. Мы дети своих отцов, яблоки от яблони.
Вот я так же, как и мама, не умею сидеть прямо, всегда пытаюсь устроиться в удобную, пускай и не полезную позу и поджать под себя ноги. Вижу себя на любительской видеозаписи и замечаю знакомую жестикуляцию, эти взмахи и танец пальцев, которые я наблюдаю с детства: именно так эмоционально мама рассказывает истории.
Или мой старший брат, который, казалось, не был особенно близок с отцом, вдруг покачивает головой и улыбается точь-в-точь как наш папа. 
Мы с друзьями стали обсуждать, какие из привычек невольно переняли от родителей. Сначала морщили лоб, уверенные, что выросли и, как и заявляли в шестнадцать лет, оказались совсем другими. А потом снежный ком воспоминаний принес удивительные истории. Выяснилось, что не так уж далеко укатились мы, дети-яблоки, в своих семейных привычках.
Мы на автомате гладим постельное белье и полотенца, и пусть окружающие говорят, что никто в современном мире не гладит полотенца и простыни, а просто аккуратно их сушит. Нам все равно, потому что запах свежевыглаженного белья напоминает домашние вечера, когда мама под «Кинопанораму» водружала на пианино теплую стопку глаженых вещей.
Мы читаем за едой, в транспорте и лежа в постели. И в туалете мы тоже читаем.
Мы затеваем большую уборку по субботам, хотя над головой давно не висит родительский дамоклов меч. А блинчики печем по воскресеньям, потому что блинчики – это детство, воскресное мартовское утро, шипение молочного теста на сковороде, дымящаяся горка вкусного кружева, счастье.
Мы считаем первую утреннюю чашку кофе наивысшим блаженством. А в детстве смотрели на маму и думали: что-то черное, горьковатое, и как это может нравиться? Теперь кофе – необходимость: горьковатый, ароматный, свежесваренный. А у кого-то не кофе, а чай с молоком, как заваривала бабушка: обдать чайник кипятком, бросить три ложки листового чая, обязательно ложку сахара, добавить горячей воды. В кружку сначала налить молока на два пальца, затем крепкой заварки. Только так.
Мы вечно напеваем себе под нос, как папа. Мы, оценившие современные мировые кухни и приравнявшие ужин к импозантному куску форели с рифлеными полосками гриля на подушке из салатных листьев, 31 декабря строгаем обязательный оливье, заправляем его майонезом и сопереживаем Жене Лукашину и его Наде. Таков новогодний the must с самых давних пор.
Осенью ничего не можем с собой поделать, едем в лес за грибами, предвкушая, как сдвинем палкой рыжий лист и обнаружим под ним гладкую коричневую шляпку, а если повезет, найдем целую грибную поляну. С детства привитое чувство восторга перед лесными находками не дает сидеть на месте в сентябре.
Мы, долго убеждавшие родителей, что шесть соток – изжившее себя развлечение и никому не нужно столько огурцов, помидоров и тыкв, теперь выросли, и в пятницу вечером, как одержимые, рвемся из города на волю, к своим соткам. Холим смородиновый куст и не дышим на куст розовый, ожидая, когда распустится бутон. Радуемся всходам рукколы, поглаживаем по мелким бокам помидоры-черри, и учим своих детей бросать горошины в лунки. «Зачем ты это делаешь? Неужели интересно?» – спросит тот, кто не в теме, и мы примемся жарко объяснять, что это же свое, собственными руками выращенное. И вдруг ловим себя на мысли: «Не может быть. Я же звучу, как мама».
Мы, кто всегда смеялся над дедушкой, который выезжал на вокзал за три часа до поезда, теперь сами собираемся в дорогу загодя и говорим себе: уж лучше посижу в зале ожидания, зато не опоздаю на рейс.
Мы рисуем во время телефонных разговоров, обязательно перепроверяем газ и электроприборы перед выходом и моем посуду сразу после шумного праздника, иначе невозможно лечь спать. Потому что помнится, что в детстве это был целый ритуал: проводить гостей, перемыть посуду, фужеры, столовые приборы. Мама моет, дети насухо вытирают полотенцем, папа разбирает стол. И сейчас этот ритуал кажется таким нужным.
Смотрю на своего четырехлетнего сына и вижу: прямо сейчас творится и его история, в которой есть отголоски моих привычек. Вот он сидит на диване, поджав ноги. Как и его мама, он не любит сидеть ровно и прямо. И стаптывает ботинки он так же, как его папа. И походка у них совершенно одинаковая. 
И пока мне не исполнится 70 или 80 больших лет (когда я не смогу так легко принимать затейливые сидячие позы?), и пока моему сыну не исполнится 70 или 80 больших лет, мы так и будем яблоками от яблони. Поджимать под себя ноги, макать пельмени в сметану, даже в теплую погоду носить дома носки, но не признавать тапочки, обязательно пить чай после еды и говорить друг другу «будь здоров», даже если чихнешь пять раз подряд.
Так работает семейный автопилот: мы не всегда выбираем привычки, иногда привычки выбирают нас, врастают второй натурой, становясь частью истории.